Зарегистрирован: 29.05.2004 Сообщения: 51 Откуда: Москва
Добавлено: 06 Авг, Пт, 2004 22:22 Заголовок сообщения: Рассказы о кошках. Найдено в сети.
Прощание
Не знаю, покажется ли вам это странным, но я никогда не умел сказать Ему "ты" – только "Вы", не иначе.
И не было в том пыльного налёта официальности или нарочитого уважения – лишь благодарная нежность, вот и всё. Случалось ли вам задумываться над тем, что слова "я люблю Вас" звучат куда проникновеннее и острее, нежели просто "я тебя люблю"? Я тоже заметил это не сразу, и, быть может, в том причина, что рассказ мой, ещё не начавшись, уже начинает петлять и дробиться, словно русло равнинной реки...
Был Он тогда, пожалуй, по своим меркам не юн и давно привык к одинокой жизни комнатного городского кота – брезгливо глядел сквозь стекло на галдящих голубей, при случае охотился на залетавших в дом бабочек, ночами деловито и бесшумно, ловко обходя медные кувшины и подсвечники, путешествовал по книжным полкам, сторожко шурша сухими цветами. Днём Он оставался один, и Его досугом было ожидание. Расписание нашей жизни всегда было путаным и рваным, мы возвращались поздно и в разное время, и тот, кто приходил раньше, всегда свидетельствовал: задолго до того, как ты вставлял ключ в замочную скважину, а скорее, был лишь на входе в колодец двора, Он бросал любые свои занятия и устраивался у дверей.
Однажды я возвращался из командировки, уже зная, что у нас гостит сестра с детьми, жили мы тогда в коммуналке, прилетал я в несуразное раннее время – и потому поехал сначала к друзьям.
В начале пятого кот проснулся, утробно завыл и бросился к дверям, царапаясь и сердясь.
– Что с ним? – испуганно спросила сестра.
– Юра прилетел, – ответила Жена.
Я пришёл, когда в доме садились завтракать. Он, как обычно, встретил меня у дверей, но был сдержан и, я бы даже сказал, сух.
– Ты когда прилетел? – спросила сестра.
– Около четырёх утра.
– В четыре пятнадцать, – уточнила Жена, и, поверьте мне, кот поглядел на неё с благодарностью.
– Не сердись, пожалуйста, – сказал я Ему, присев на корточки.
Он потёрся о мои ладони и сначала тихо, а потом всё громче запел свою песенку, тельце пружинилось и обмякало, передние лапы месили мою ладонь, и шерсть начинала светиться ровным, матовым, успокаивающим светом.
Но глаза Его были печальны.
Потом я не раз задумывался, почему кошачьи глаза, в которых столько лукавства и таинственного огня, чаще всего бывают печальны, и это тёмная, непроницаемая печаль. Нам только блазнится, что коты проживают у нас, под нашим кровом, а на самом деле это мы находимся под их великодушным покровительством; они знают, что сроки нашего пребывания на земле не совпадают, и печальное понимание, что наступит пора, когда они оставят нас, когда мы останемся одни, для них, хорошо знающих, что такое одиночество, должно быть, является постоянным источником бессильной тоски...
Когда мы уезжали в отпуск, Он оставался на попечении обожавших его соседей, но предпочитал не выходить из комнаты, а за неделю до нашего возвращения просто устраивался клубком у внутренних дверей – и никакие уговоры, никакие лакомые кусочки не могли сдвинуть Его с места. Едва мы открывали дверь, Он поднимался навстречу, и было такое ощущение, будто Он встаёт из своей шкуры: пол был густо покрыт Его опавшей шерстью. Конечно, мы охали, ахали, мы переживали – но что там скрывать: мы гордились Его верностью, Его преданностью, Его любовью.
Вот здесь, наконец, я приступаю к своему рассказу.
Случилось так, что по дороге с дачи к нам заглянули друзья, и была с ними кошка по имени Мисюсь, очаровательная потаскушка, при воспоминании о которой у всех дачных котов туманились глаза и начинали ныть свежие и несвежие раны. Мисюсь освоилась мгновенно, едва её выпустили из корзины, тут же метнулась к Его подносику и принялась за еду.
Он сначала оторопел, а потом вдруг обмяк и на каких-то ватных, ополовиненных лапах осторожно прокрался в кресло, стоявшее рядом.
Оттуда Он мог видеть её сверху – чавкающую дурочку, жадно хватавшую фарш и громко лакавшую бульон.
Но, Господи, как Он смотрел на неё – с обожанием, восторгом и мукой!..
Такой мужской взгляд я видел лишь однажды, мельком, почти тайком, когда вдруг заметил, что мой старый товарищ тягучим взором провожает холодноглазую блондинку. Я знал её. Да все мы её знали. И все мы, Севкины друзья, жалели его, дурака, и надеялись, что пройдёт это наваждение, а стихи – пускай останутся стихи, ведь это же прекрасно и это прекрасно само по себе: "И пусть судачат, что гнезда не вьёшь, что ломки крылья и что всюду сети, – благодарю Тебя за то, что Ты живёшь на этом белом, беспокойном свете..."
Недавно мы похоронили его. Умер он в пустой квартире, хватились его не сразу – в своей недлинной, непрямой и нелепой жизни он не раз исчезал внезапно, а потом так же внезапно возникал. На этот раз не возник, а вознёсся дымком над новомодным и холодным крематорием, похожим на современный аэропорт. Собравшись помянуть его в чьей-то холостяцкой квартире за большим и нескладным столом, мы говорили бестолково и всё же договорились об одном: пускай она не приехала на похороны, не будем хотя бы сегодня говорить о ней дурно – Севка любил её, любил всю свою жизнь, и, значит, было и в ней, и в его душе нечто такое, чего нам никогда не узнать, и никогда уже не изведать...
Остаток дня, вечер, ночь и следующее утро Он провёл в кресле, сосредоточенно глядя вниз.
Нас это забавляло. Мы подтрунивали над Ним, в каждом телефонном разговоре с подругой Жена непременно передавала привет Мисюсь, кончики Его ушей трепетали, когда Он улавливал новое звукосочетание и, будьте уверены, абсолютно точно соотносил эти звуки с тем видением, что промелькнуло в нашей комнате несколько дней назад.
Однажды мы позволили явную бестактность – завели при Нём разговор, что у Мисюсь опять новый хахаль, что это просто террористка какая-то и спасу от неё нет никому. Он внимательно прислушивался к разговору, извлекая сначала знакомые звуки, но довольно скоро, совершенно непостижимым образом научился распознавать смысл новых, унижающих Мисюсь звукосочетаний и стал смотреть на нас... как бы это сказать поточнее? проще всего было бы сказать – с презрением, но проще – не значит точнее, ибо в этом взгляде, помимо презрения, муки и тоски было ещё – представьте себе – сострадание.
Казалось, Он жалел нас.
Тогда-то и появилась у Него странная привычка – вдруг, ни с того ни с сего усесться в угол комнаты лицом к стене и сидеть так неподвижно часами; то место впоследствии мы так и прозвали Печальный Угол.
Он и прежде отличался чопорностью, старомодностью манер и, быть может, даже некоторым ригоризмом. Задолго до этой истории произошёл забавный случай, который потом мы пересказывали как анекдот.
Жена была в отъезде, в гости ко мне пришла давнишняя приятельница, с которой мы разболтались славно и ни о чём, что так приятно делать, когда работы невпроворот, а приниматься за неё неохота. Кот всегда относился к гостям с вежливым равнодушием. Он выходил поздороваться, а потом погружался в свои дела. Так было и на этот раз, однако в одиннадцать вечера Он неожиданно вспрыгнул на стол, за которым мы сидели, холодно посмотрел на меня, неодобрительно поглядел на гостью, коротко взвыл, а потом, глядя на неё неотрывно, принялся выть безостановочно и гадко. Мы принуждённо захихикали, и я пошёл провожать гостью, а вернувшись, сказал:
– По-моему, Вы себе позволяете.
Он боднул меня и перевернулся на спину, приглашая к игре, обхватив мою руку, и стал колотить задними лапами, но когтей не выпускал, бил мягкими мохнатыми подушечками. И всё время глядел на меня – покойно и понимающе.
Он вернулся к привычным занятиям, был с нами, как обычно, великодушен и терпелив, и однажды я, наивно желая, чтобы воспоминания о Мисюсь угасли в нём насовсем, сказал:
– А Вы знаете: Мисюсь уехала. Навсегда. В Канаду.
Тогда тоже уезжали. Правда, не так густо, как сейчас, но уезжали. Но тогда уезжали, и это означало: никогда.
Он повёл ушами, вслушиваясь в мои слова. Я погладил Его, крепко прижал затылок, и это тоже было приглашение к игре: обычно Он яростно крутил башкой, выворачиваясь из-под ладони, потом вскакивал на задние лапы и, размахивая передними, шёл на меня, притворно рыча. Но на этот раз Он каким-то неуловимым, изящным движением высвободил голову и, вдруг собравшись в пружинящий комок, прыгнул с места на верх книжной полки, прошёл по ней из конца в конец и уселся рядом с сухими цветами.
Было уже сумеречно, и свет, падавший сквозь прутья виноградной корзины, заменявшей нам люстру, отбрасывал дробные тени; кот был дымчат и невидим, только глаза светились, они существовали отдельно и были, словно слога, не составленные в слова.
Я улетел в очередную командировку, а когда позвонил домой, Жена, едва узнаваемая сквозь слёзы, сказала, что Он умирает. "Ты не поверишь – у него рак. Приезжай скорей".
Скорее не выходило.
Позвонив накануне прилёта, я узнал, что уже трое суток Он не встаёт, не поворачивает головы и почти не дышит. Но когда вошёл, не поверил глазам: мой любимый, мой исхудавший, мой полинявший, мой самый красивый на свете кот медленно выходил навстречу.
– Это Вы! Здравствуйте!
Он раскрыл рот, но звука не получилось, и Он посмотрел виновато, словно бы прося прощения за то, что оставляет нас на земле, таких одиноких и таких не умеющих любить.
Мы давно уже не живём в коммуналке, у каждого из нас теперь по комнате, у нас по-прежнему путаный, рваный распорядок дня, но теперь никому нет дела до того, листаешь ты до трёх часов ночи книгу или в семь утра начинаешь барабанить по машинке. Только в отпуск теперь мы почему-то ездим порознь. По всей квартире, вперемежку с книгами, висят фотографии, на которых изображены все коты мира. Мы с удовольствием узнали, что уличному лондонскому коту Хэмфри был поручен отлов мышей в правительственном комплексе на Даунинг-стрит. У нас появились книги, которых в те годы почему-то не издавали, в них рассказывалось про самые разные кошачьи тайны и загадки. Только ни в одной из книг, ни на одной из фотографий я не нашёл хоть кого-нибудь, похожего на Него.
Иногда, внезапно просыпаясь ночами, я вспоминаю прощальный взгляд и силюсь понять – упрёк то был или сожаление или просто просьба. Я понимаю, что тайная наша надежда, что мы только игрушки, и потому нас пощадят, не тронут, не даёт нам права считать себя выше кого бы то ни было, но мы так считаем и не в силах отказать себе в этом. Я понимаю, что дело не в том, чтобы разгадать тот взгляд и не в том, чтобы вернуть ушедшее мгновение, а только в том, чтобы удержать тепло холодеющей крови. Нас не щадило время, ну а мы-то – мы-то кого пощадили?
Мы похоронили Его в берёзовой роще, в парке, разрезающем город.
– Мы же хотели его уберечь! Мы же хотели, как лучше! – рыдала Жена, когда мы возвращались в пустой дом после этого печального обряда. – Правда?
В тот год с особым усердием убивали уличных котов – топили, вешали, жгли, четвертовали; это потом принялись друг за друга.
– Да, мы хотели как лучше, – ответил я.
Но вдруг подумал – Ему мы хотели лучше или только себе?
Первое время мы часто ходили на могилу, потом реже, потом совсем перестали.
Теперь я нашёл это место с трудом. Буквы, которые я вырезал на стволе, заплыли, вырос подлесок – молодой березняк, но прямо над могилой росло деревце, не похожее на берёзу. Я вгляделся в листья и ахнул. То был клён, то были листья канадского флага, то были цвета страны, куда Мисюсь никогда не уезжала, но Он этого не знал и в погоне за нею выбрал самый прямой путь, а земля, приняв Его в себя, не захотела, не смогла остаться безучастной. n
P.S. Я написал эту историю десять лет назад. У меня давно другой кот. Только теперь мы с ним остались одни.
Великолепный рассказ. В меру сентиментальный, но предельно добрый и душевный.
Огромное спасибо.
Переписал к себе на комп. Распечатаю, дам почитать и жене и дочери.
Определённое очеловечивание кота только придаёт рассказу правдивость.
ЕЩЁ РАЗ - ОГРОМНОЕ СПАСИБО! _________________ Остерегайтесь людей, которые не любят кошек.
(Ирландская пословица)
В прошлом году я был молод. Тогда мне было двадцать шесть, и я
повстречал Кэти. Еще я в том году дописал роман. Вы его вряд ли читали. Ну,
а еще я пять или шесть раз в неделю, в полночь и четыре утра, показывал
фокусы в "Короле Кубков". Это приносило кое-какие деньжата, и.., ну, вы
понимаете. Приятно, когда на тебя из зала смотрит малютка с кудрями, как
белое вино, и гибкой фигуркой балерины. И ловит каждый твой вздох.
Позже, примерно в четыре тридцать, когда мы с Кэти сидели рядышком в
углу, я увидел в ямке на ее горле кулон - золотого котенка. А еще позже,
когда мы шагали по шепчущему морозному предрассветному городу и под ногами
шуршали, хрустели обертки от сластей, я отодвинул котенка в сторону, чтобы
поцеловать ее в шею. Тогда я еще не понимал, что с этого у меня начинаются
проблемы с кошками.
***
Помнится, мне казалось, что у нас только с деньгами могут быть
проблемы. Ну, вы меня понимаете - состоятельная девушка встречает паразита
мужского пола и все такое. Но мы с этим справлялись. Когда набирали
дистанцию, когда сближались. По обстоятельствам. Оба искали точки
соприкосновения. Она была довольно застенчива, поэтому мне не следовало
перегибать палку.
Она жила в собственном каменном доме, родители поехали кутить на
шикарном лимузине и по дороге угробились. Я почему-то здорово злился на ее
предков. И чего бы им не отправиться на тот свет пораньше? Ей тогда было
шестнадцать, но они все-таки успели поделиться с нею своей придурью. А
когда родичи дали дуба, у нее на чердаке от переживаний поселились новые
тараканы. Дом так и остался родительским гнездышком, он просто ломился от
ультрамодных безделиц и шмоток, от революционной мебели, для нормальных
людей совершенно не предназначенной. А еще от кошек.
Их набрала Кэти после смерти родителей. Целых пять штук. По одной. А
может, кошки сами ее облюбовали и пришли. И когда их скопилось достаточно,
они тоже стали хозяевами в доме. Старательно ободрали мебель, наделали
дырок в занавесках. Досталось и всему остальному, до чего им удалось
добраться. В том числе и мне. Вы правы, у меня небольшая фобия. Но
согласитесь, клыкастая кошачья голова похожа на змеиную, если прижать уши.
Кэти мне без устали твердила, какие распрекрасные у нее питомцы, а я всегда
старался уйти от этой темы. И от кошек. Они, конечно, чуяли мою неприязнь.
Бьюсь об заклад, сразу почуяли. И отплатили той же монетой. Не упускали
случая прыгнуть на меня и вонзить когти. Скакнет такая бестия на кушетку, а
оттуда - тебе на плечо, и зубами в шею! Прежде чем заняться с Кэти любовью,
я выгонял кошек из спальни и запирал дверь. Они злобно мяукали и терзали
ковер. Ни разу не рискнул поразвлечься с подружкой в их присутствии.
Всякий раз, когда я провожал ее до дома, нас встречал в предутренней
тьме десяток светящихся глаз - точно развешенные там и сям фонарики.
Наверное, вот так же являются людям черти. Видели когда-нибудь кошку с
мышью или птицей в зубах? У меня был ручной голубь Берни, олух, каких
поискать. Помогал мне показывать фокусы. Однажды Берни затеял прогуляться
по тротуару. Наивная пичуга верила, что все кругом - ее друзья, даже кошки.
То-то, небось, удивилась, когда ей вонзили зубы в спину. Нет, все-таки не
зря я недолюбливаю породу кошачьих.
***
Праздновали мы как-то раз Кэтин день рождения и засиделись допоздна.
Насчет дней рождения у нее тоже был бзик. Она верила, что в этот праздник к
ней ночью являются мамочка с папочкой. Как знать, может, это правда. Я ее
пытался вытащить из дому, но она заупрямилась, и вот мы сидим в гостиной
под абстракционистской люстрой, похожей на три тающие земляничины. Едим
тунца и вино попиваем. Я как раз при деньжатах был, купил ей яшмовый
браслет. Он перед тем пять недель пролежал на витрине магазина, так и
просился ей на запястье. Когда я его вручил, Кэти от восторга аж взвизгнула.
Вообще-то, с ней в такие минуты труднее ладить, в смысле, когда у нее
сильные чувства. Но ведь надо время от времени идти на жертвы, верно?
И вот браслетик стал теплым, как ее мягкая кожа, а вино ненамного
холоднее. Вокруг нас колечком сидели кошки, и только когда Кэти уходила на
кухню, они с противным мяуканьем тащились следом. Чем бы она на кухне ни
занималась, хоть бы тарелку мыла, они обязательно возбуждались. Сдается мне,
всякий раз, когда она уходила из дома, все блюда и кастрюли затаивали
дыхание, боясь привлечь кошек. Наконец Кэти устала возиться с тунцом и
отдала его зверям.
- Ой, Стал, глянь-ка! - И любуется ими, как мадонна своим младенцем. -
Только глянь.
- Я и гляжу.
- Нет, ты не глядишь, а злобно таращишься. Я взял с кушетки гитару и
забренчал что-то легонькое - споем, что ли? А кошки еще громче зачавкали и
захрустели - показывали, как они ко мне относятся. Мы с Кэти спели "С днем
рождения" на мотив старых "Стоунов", потом еще кое-что, наконец отправились
в спальню и заперлись. Потом она плакала, но держалась за меня, будто
боялась, что ее унесет в открытое море. Ведь с тех пор, как предки
завернули ласты, и до меня у нее никого не было, ни одного человеческого
существа. Между прочим, она в "Короля" тогда пришла провести эксперимент.
Убедиться, что на общение с людьми не способна, и больше никогда не
пробовать. Она об этом не говорила, но я догадался. А в "Короле" ей чем-то
я приглянулся. От меня, похоже, почти ничего не зависело. Больно уж легко
все вышло. Как во сне.
За дверью кошки шумно расправлялись с тунцом на ковре с рисунком
Пикассо.
- И что б тебе не продать этот дом? - сказал я. - Сняли бы квартирку.
- У тебя же есть квартира.
- Это не квартира, это берлога. Я имею в виду нормальную.
- Тебе не по карману.
- Ну, почему же?
- Я знаю, ты за мой счет хочешь жить.
Ничего себе заявочки! Раньше я от нее такого не слышал.
- Интересно, с чего ты взяла?
- Прости, случайно вырвалось.
- Черта с два - случайно. Больше так не говори. Бабки будут. В
следующем году "Эм-Гэ-Эм" кино по моей книжке снимет.
- Ее же еще не издали.
- Издадут, не беспокойся.
- Пойду-ка я лучше за кошками приберу.
- А не лучше ли их натаскать, чтобы сами за собой прибирали?
Мы повалялись, воображая, как кошки управляются с ведром, шваброй и
антисептиком. И тогда я к ним мысленно обратился: "Если и водятся тут
паразиты, то я их всех по кличкам знаю. Ничего, сволочи, ваши дни сочтены".
x x x
Я, между прочим, настроен был серьезно. Думал, Кэти продаст дом, а я -
книгу. Снимем квартиру и заживем, как люди. Без кошек. Нечего им делать на
десятом этаже. Тем более целой стае. Конечно, я знал, Кэти не оставит их
без крова, и уже начал осваивать профессию торговца домашними животными. Но
вскоре выяснил, что почти у всех моих приятелей по одной, а то и по две
кошки. Только у Женевьевы - одинокая псина, страдающая ксенофобией. Все,
даже Женевьева, твердили, чтобы я не валял дурака, кошки незаменимы в
хозяйстве. И я уж подумывал, не сходить ли к врачу, может, котобоязнь нынче
лечат? Потом кое-кто заинтересовался моей книгой. Дело вроде стронулось с
мертвой точки, я даже несколько раз просиживал с пяти утра до одиннадцати
вечера, добивал осточертевшую повесть смачными ударами клавиш пишущей
машинки. Я снова был готов подкатиться к Кэти на предмет переселения.
Строил безумные планы. Например, можно пустить жильцов, предложить скидку
за надзор за кошками, а мы раза два в недельку будем их навещать. Или
купить для Кэтиных любимцев ранчо в Техасе. Или посолить цианидом кошачье
печенье.
Все это были пустые фантазии, я ведь понимал, что Кэти ни за что не
согласится.
Она и не согласилась.
- Нет, Стал, не могу. Не могу и не хочу. Тебе не разлучить меня с
кисками.
- Или они, или я, - заявил я, приняв позу Эррола Флинна. И не очень-то
кривил душой. Сказал и задумался: а оно мне надо? В первый раз, между
прочим, задумался. А она возьми да заяви:
- Тебе нужны только мои деньги. Вот так. Грубо и цинично.
- О Господи!
- Ты решил меня использовать.
- Ага. Ага. Оно, конечно...
Стою и гадаю, а чего это я, собственно, так упорно добиваюсь, чтобы мы
жили вместе? Зачем настаиваю, чтобы она выбрала между мною и зоопарком?
Неужто и правда хочу связать судьбу с бледнолицей маньячкой с зелеными
электрическими глазами?
- Ублюдок, - шепчет она. - Альфонс. Папочка предупреждал, что мне
непременно встретится кто-нибудь вроде тебя.
И с этими словами стаскивает браслет и бросает мне в физиономию. Точь-
в-точь как девчонки во второсортных фильмах швыряются обручальными кольцами.
Я ловко поймал и стою дурак дураком, будто в трансе. А она поворачивается
и убегает. Я поторчал на тротуаре, поглядел ей вслед. Это был настоящий
ступор. А потом я пошел в клуб и исполнил свой номер.
Да как исполнил! Не приведи Господи еще раз это пережить.
***
Через две недели "Картэйдж-Пресс" приобрел мой роман и заказал еще два.
Дела вроде пошли на лад. В "Короле" меня награждали овациями и поили, и
одна девчонка - не помню имени, хоть убейте, - согласилась со мною
переспать. Еще через три недели ко мне подошла Женевьева - в "Короле" она
гадала по картам таро. Подошла и глядит, как я кормлю белого, точно зубная
паста, кролика. Я его только что приобрел - какой же факир без кролика,
верно?
- Стил, - говорит Женевьева, глядя на меня красивыми и умными глазами,
- тебе уготовано местечко в аду.
- Значит, о будущем можно не беспокоиться, - отвечаю этим пяти футам
одному дюйму женских чар.
- Нет, Стил, я серьезно, - говорит Женевьева, помогая набивать кролика
салатом.
- Номер твой - просто дерьмо.
- Ну, спасибо, Женевьева. Уж ты похвалишь так похвалишь.
- Нет, в техническом смысле - полный ажур, и с каждым разом все лучше.
И все равно, смердит, как от трупа Юлия Цезаря.
- Господи? Да неужто он преставился? Как это случилось? Автокатастрофа?
- Я ведь не шучу, - повторяет Женевьева. - Я хочу спросить, что у тебя
с той блондинкой. Она помолчала, но ответа не дождалась.
- Давай напрямик. Я беспокоюсь. Она была на грани, а ты ее оттащил. А
теперь бросил. Не боишься, что у нее крыша съедет? Стил, ты ведь раньше не
был бесчувственным чурбаном.
- Я, конечно, мог бы ответить, что это не твое дело, но воздержусь. Не
бери в голову, дорогая. Нам с нею нечего сказать друг другу, только и всего.
- Вот-вот. Потому-то и провонял твой номер. И новая повесть будет
полным дерьмом.
- Ей-богу, Женевьева, я не знаю, захочу ли когда-нибудь увидеть Кэти...
- Зато я знаю. - Женевьева улыбнулась, лихо перетасовала карты и
безошибочно достала из колоды "любовников". - Ты вот что сделай, - говорит.
- Постучись к ней и посмотри, что будет, когда откроет.
Я вышел. В квартале от клуба позвонил из таксофона. Только когда полез
в карман за монеткой, заметил в пятерне лист салата.
Я не ждал ответа - разве что кошка зашипит в трубку. Но услышал голос
Кэти.
- Привет, - говорю.
Слышу глубокий вдох, а затем она отвечает:
- Рада, что ты позвонил. Прости, я тогда глупость сморозила. Конечно,
понимаю, это ничего не меняет, но все-таки прости.
- Это все меняет.
- Спасибо, что браслет прислал. Я его буду носить.
- А у меня "Картэйдж" книжку купил.
- Я рада. Между прочим, ты мне не читал ничего своего. Обязательно
куплю.
- Через двадцать минут буду у тебя.
- Нет...
- Да. Напудри кошек.
***
В четверть пятого я был у ее дома. На газонах блистал первый снег. "
Женевьева, - думал я, нажимая на звонок, - как ты сказала, так и делаю.
Поглядим, что из этого вылупится".
Очень все это было странно. Очень. Я смотрел на Кэти и не узнавал.
Только сейчас я понял, какая она красавица. Потому что с первого дня нашего
знакомства она ухитрялась выглядеть очень привычной. А сейчас передо мной
стояла совершенно другая женщина, блестящая, как новенькая игрушка, и я,
любуясь ее загадочным лицом, гадал, - вечно я гадаю - хватит ли у меня
смелости сорвать целлофан.
- У тебя в волосах снег, - тихо, зачарованно говорит она.
И тут до меня доходит: она ведь тоже увидела во мне что-то новое,
совершенно незнакомое.
- Ты уверен, что хочешь войти?
- Еще бы. Черт, у меня зуб на зуб...
- Стал, если войдешь, - говорит она, - не заставляй меня делать то,
чего я не хочу. Пожалуйста.
- Не буду, - обещаю я. - Честное бойскаутское.
И она меня торжественно впустила. Мы прошли в гостиную. Из камина,
больше похожего на космический корабль, готовый пробить потолок и улететь
на Венеру, изливалось густо-красное сияние, окутывало кошек, мех казался
кровавым.
- Здрасте, киски.
Не пора ли, думаю, капитулировать? Ведь можно жить с этими созданиями,
можно даже их полюбить. А что, вдруг получится?
Я медленно опустился, протянул руку... Ай, зараза! До крови. Ничего.
Натяну вам на лапы бархатные чулочки, покрою ковры толстым полиэтиленом,
буду постоянно носить пистолет. Кошачий век короче человеческого. Если
только эти твари не найдут способ со мной разделаться...
Мы посидели всемером у камина. Мы с Кэти пили китайский чай, кошки
лакали сливки из пяти блюдец. На деревянной облицовке камина появились
новые царапины - таких глубоких я еще не видал. Должно быть, Кэти уходила
из дому и пропустила одну из десяти дневных кормежек, и любимицы сорвали
злость на печке. Я тайком лизнул кровоточащую ранку.
- Женевьева говорит, на первом этаже есть симпатичная квартира. А при
доме - дворик с сиренью. Деревьев там уйма, царапать не перецарапать...
- Ты все-таки хочешь, чтобы я продала дом, - удивилась Кэти. - Мои
родители были бы против.
- Зачем продавать? Можно сдавать.
Она глядела на огонь, а тот окрашивал ее точеный профиль и роскошные
локоны в цвет крови.
- Я думала, больше никогда тебя не увижу.
- Ага, я же человек-невидимка. Не волнуйся, я принял противоядие.
- Казалось, я вернулась в те годы, когда мы еще не были знакомы. Я
всегда была одинока. Только кошки... Думала, так и надо.
Я положил ладонь на ее руку. Она была холодной, жесткой, с обломанными
ногтями. Кошки замерли над пустыми блюдцами, вытаращились на нас. Глаза -
точно пуговицы из бесцветного стекла.
- Я себе сказала, что мне никто не нужен.
У меня есть кошки. А без людей прекрасно обойдусь.
Она высвободила руку и встала.
- Я не уйду из этого дома.
- Вот и хорошо. Успокойся. Сядь.
- Я на минутку, - сказала она. - Надо их покормить.
- Конечно. Сливки - это был аперитив. А что на первое? Лососина? Икра?
Она уставилась на меня, глаза - точь-в-точь как у кошек. Круто
повернулась и ушла в комнату. Кошки припустили за ней. В этот раз они не
верещали, но мне чудилось, будто в желудках громко плещутся сливки. Я
посидел в одиночестве, полюбовался ракетой, огромными новыми царапинами на
облицовочных панелях. Подумал, что следы когтей находятся слишком высоко.
Прыгали, что ли? Или на голову друг дружке становились?
Время шло, и никто не возвращался. Ни кошки, ни Кэти. Чай совсем остыл,
я слышал, как по окнам постукивает снег. В доме стояла мертвая тишина,
словно я остался в нем один как перст. В конце концов я встал и тихо, как
по музею, пошел.
Всюду было темно, и в коридоре, и в столовой, и даже в кухне. И ни
звука. Наконец я услышал хруст и чавканье. В потемках насыщались кошки. Я
уже тысячи раз это слышал, но сейчас хруст и чавканье приобрели совершенно
уникальную окраску. Это был шум джунглей. И посреди джунглей стоял я. На
затылке зашевелились волосы.
Бью по выключателю и вижу...
На полу рядком - пять кошек. И Кэти.
Кошки, подавшись вперед, увлеченно жрали. Кэти лежала на животе,
вжимая подошвы в холодильник, опираясь на локти, приподняв голову. Волосы
свисали, и я не видел, как она лакает сливки. При включенном свете это
продолжалось секунду-две, я успел убедиться, что мне не мерещится. Потом
она выгнула шею, как змея, облизнулась и уставилась на меня стеклянными
пуговицами глаз. Я пятился до середины коридора, затем повернулся, точно
зомби, и побрел в гостиную.
Там все было по-прежнему. Новые глубокие борозды не исчезли. Я
обливался холодным потом, как будто только что вышел из клетки льва.
Запоздало подумал: должно быть, это просто шутка, розыгрыш. Но если бы Кэти
бросилась на меня с кухонным ножом, я бы струхнул гораздо меньше. Что
делать? Выскочить из дома и - наутек? Чтобы больше никогда не возвращаться?
Она к этому готова. Или остаться, разговорить, вникнуть, зачем ей эти
глупые игры и что от меня требуется, чтобы она не сходила с катушек? Пока я
раздумывал, она вернулась в гостиную. Посмотрела на меня и сказала:
- Прости, это не предназначалось для твоих глаз.
- Да? А мне почему-то кажется, что я должен был увидеть. Что ты хотела
этим доказать?
- Ничего. Я живу, как мне нравится. И царапать дерево люблю. Видишь? -
Она указала на камин. - У тебя испуганное лицо.
- Наверное, потому, что я испуган. Она скользнула ко мне и обвила
руками.
- Меня боишься?
- Боюсь - не то слово.
Она целовала меня в подбородок, и при каждом поцелуе я чувствовал
прикосновение зубов. Могу вообразить, как бы она себя вела, если бы в этот
момент мы занялись любовью. Но мне этого почему-то не хотелось. Хотелось
сделать ей ручкой и дать деру. Но почему-то забота о человеке входит в
привычку, а с привычками, как всем известно, бороться нелегко. Вот
представьте: вы входите в дом и видите хорошенькую девицу с пузырьком
таблеток в одной лапке и бритвенным лезвием в другой. И что сделаете?
Попросите извинения, выйдете и затворите дверь? Вдобавок я почувствовал,
что Кэти дрожит. Я-то думал, в этом доме только меня трясет.
- Надевай пальто и обувайся, - говорю.
- Но ведь идет снег.
- Вечно эти отговорки... Одевайся. Через десять минут мы вышли на
улицу.
Холодный серебристый воздух, казалось, насквозь продул мне голову. И я
вдруг спросил себя: интересно, куда это я ее веду? Но Кэти помалкивала и
шагала рядом, как хорошая и послушная девочка, которой невдомек, что это
задумал добрый дяденька. Мы прокатились в метро, поднялись и двинули ко мне
на Мэйсон, 23. Я туда никого не водил без крайней необходимости, даже
кролика не приносил. И сам старался ночевать в "Короле Кубков", а дома
появлялся изредка, только чтоб отоспаться, отлупить пишущую машинку и
подумать о своем житье-бытье. Вот и моя халупа. До квартиры только два
лестничных марша или несколько судорожных рывков лифта. Комнаты в
отраженных снегом лучах холодны и неуютны, куда ни глянь, старые газеты,
журналы и пыль. Но это мой мир, и Кэти мне здесь была не нужна. Но все-таки
я ее привел. Зачем? Может, некая частица подсознания решила, что эта нора
сделана из моей собственной эктоплазмы и ей удастся то, что не под силу
никаким уговорам?
Мы вошли, и Кэти в страхе огляделась. По пути мы не перемолвились ни
словом.
- Удобства - как в номере люкс, - говорю. - Правда, почти ничего не
работает.
Кэти подошла к окну, постояла. На ее плечах таяли снежинки. Она
посмотрела во двор, на мусорные баки, на глазурованные снегом битые бутылки.
Когда повернулась, у нее сияли глаза, бежали слезы. Она подскочила ко мне
и прижалась. Я понимал, что значат эти объятия. Понимал, что могу ее
вернуть, если захочу.
Казалось, в комнате только ее волосы сохранили цвет. И они светились.
- Прости, - шепнула она. - Прости, прости. На меня навалилась
усталость, все казалось маленько абсурдным. Я гладил Кэти по голове и знал,
что утром позвоню Женевьеве и спрошу, как, черт возьми, быть дальше.
x x x
Утром, около семи, я сполз с кровати, что-то напялил на себя и, не
будя Кэти, ушел. Как обычно, таксофон в нашей парадной не дышал, и я
потащился к кабине на углу. Снег лежал тонким ковром, влажно похрустывал.
Небо, как в разгаре лета, окрашивалось в синь. Иными словами, утро выдалось
оптимистичное, щедро сулящее непонятно что. Я сразу дозвонился до Женевьевы
- непонятно, когда она успевала дрыхнуть. Обо всем рассказал. И чувствовал
себя при этом круглым болваном.
- Малыш, да ты молодчина! - сказала Женевьева. И предложила:
- Волоки ее ко мне завтракать. А что? Может, пес ее на дерево загонит.
- Ага. Думаешь, я ширнулся и все это себе вообразил.
- Нет, не думаю.
- Сейчас скажешь: все чепуха, надо было посмеяться и забыть.
- Не скажу. Это не чепуха.
- Да?
- Да. Слушай, мне кажется, у тебя от всего этого мозги тоже набекрень.
Не знаю, ребятки, чем я могу вам помочь.., но знаю парня, который может.
Это точно. Женевьева знает чертову уйму парней, способных помочь кому
угодно и чем угодно. Они вас устроят певцом в оперу, выяснят, кем вы были
шестьсот лет назад в средневековой Европе или найдут полицейского, который
примет близко к сердцу рассказ о негодяе, умыкнувшем пломбы из ваших зубов.
- Он психиатр?
- Что-то вроде. Потерпи, сам увидишь.
- Женевьева, тут надо полегоньку. Очень осторожно, понимаешь?
- Так и будет. Жду вас к восьми. Все-таки полезно перекладывать заботу
на чужие плечи. Мне вот сразу полегчало. Я затопал по снежку назад, узнавая,
точно мальчишка, по пути следы: человеческие, птичьи, собачьи. Я знал, на
Женевьеву можно положиться. В наших краях это лучшая палочка-выручалочка.
Надо будет решить на досуге, за каким хреном я во все это лезу. Но не
сейчас. Не то настроение.
Я поднялся на второй этаж, вошел в квартиру и не обнаружил Кэти. Ни на
постели, ни в ванной, ни даже в чулане. Едва не ошалел от страха и злости и
тут вижу на подоконнике ее сумочку. Окно - нараспашку, а за ним, на
ступеньках пожарной лестницы, снег с аккуратными черными отметинами от
подошв. Я перелез на лестницу и увидел внизу, во дворе, Кэти. Она стояла ко
мне спиной.
Признаться, я обрадовался.
Я оперся на перила и закричал:
- Кэти! Мы идем к Женевьеве завтракать. Она повернулась ко мне,
увидела, но не узнала. Совершенно не узнала. И тут я обмер. В зубах она
держала окровавленного, трепещущего, еле живого голубя.
С предложением позавтракать я опоздал.
Интересный рассказ, необычный...
В жизни тоже может такое быть и в буквальном и в переносном смысле. В детстве моими любимыми играми были игры в животных. Я читала много книг о животных /наперекор ограничениям родителей, которые считали, что я в плане чтения однобоко развиваюсь/, а потом представляла себя каким-нибудь животным - собакой, лошадью, гепардом...Без крайностей, как в рассказе, конечно Причем для этих игр мне особо никто и не нужен был. Иду, например, из школы, по снегу, нагруженная ранцем и мешком со сменкой, ноги по снежному месиву еле передвигаю, а сама представляю, что я усталая лошадка с поклажкой, бегущая к дому И вроде легче становилась и дорога не так утомляла.
Рассказы немного мистического характера, где котенок выступает спасителем ребенка. Не взрослый кот, а именно котенок.
Интересно, почему котенок? Архетип такой - ангелов тоже изображали, как младенцев (человеческих)?
Борис Заходер "Коты" Не тяни кота за хвост и не бей его по пузу мокрым полотенцем.
Живут на земле
Существа неземной красоты.
Я думаю,
Ты догадался,
Что это - КОТЫ.
(Да, кошки -
Хорошее слово, научное слово,
Но ты,
Читатель,
Забудь это слово
И помни лишь слово КОТЫ!)
КОТЫ грациозны -
Какая гимнастка
Сравнится с котом?
Взгляни, например,
Как он лижет себя под хвостом!
КОТЫ музыкальны -
Не верь, о читатель,
Пустым разговорам,
Что будто
Кошачий концерт
Не сравнится с ангельским хором...
А впрочем,
КОТЫ
Не боятся людской клеветы.
КОТЫ -
Они выше мирской суеты.
Поверь,
Словно светоч среди темноты,
Нам посланы свыше
КОТЫ!..
Но тот, кто не хочет
(А ты ведь не хочешь?)
С КОТАМИ расстаться,
Тот должен серьёзно
(Да, очень серьёзно!)
С КОТАМИ считаться.
Наука открыла:
Природа не можеть терпеть пустоты.
Добавлю:
Особенно -
Лучшая часть этой самой природы -
КОТЫ.
Держать на голодном пайке?
Говорят,
Можно так обращаться с людьми...
Но если ты держишь КОТОВ,
То корми
И корми,
И корми!
Коты в нашем доме
Покой и уют создают, -
Но сами КОТЫ
Тоже любят покой и уют!
И если, допустим,
Внезапно захочешь
Ударить в тамтам,
Сначала подумай,
Приятно ли это КОТАМ!
А главное -
Даже не пробуй
К КОТАМ обращаться "на ты",
Поскольку любой,
Самый маленький кот -
Это тоже КОТЫ!
Советую не забывать,
Что КОТЫ -
Несомненные родичи Тигров,
И помнить народную мудрость
(Её я вынес в эпиграф).
Осталось добавить,
Что тех,
Кто не хочет
Серьёзно считаться с КОТАМИ,
КОТЫ
(И вполне справедливо!)
Считают
Скотами! _________________ Женщины и кошки всегда поступают, как им заблагорассудится; мужчинам и собакам остается только расслабиться и смириться с таким положением вещей.
Р.А.Хайнлайн
Есть такая песня автора-исполнителя Н. Масленниковой. Конечно, авторскую песню надо слушать, но прочтите хотя бы текст:
Жил- был мартовский кот,он любил антрекот,
И колбаской не брезговал чайной.
Не ловил он мышей, его гнать бы взашей,
Но красив был подлец чрезвычайно.
Пр. Стрержет свой дом собака и рычит из мрака,
И подруги ради держат старого козла,
Ну, а с этого возьмешь лишь то, что он наплакал,
Но. никто не видел слез у подлеца.
Он из кухни пришел, там мышей не нашел,
Ну, нет мышей, хотя морда в сметане,
На коленях у Вас щурит хитрый свой глаз,
А Вам кажется - счастье в кармане.
Пр. Молоко дает корова и тепло для крова,
И хоть шерсти клок дает паршивая овца.
Попугай и тот готов помочь, хоть словом,
А у этого все личные дела.
Он гулял и замерз, на колени заполз
К Вам, сидящему в кресле с газетой.
На коленях у вас согревает сой зад,
А вам кажется вы им согреты.
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
Причем для этих игр мне особо никто и не нужен был. Иду, например, из школы, по снегу, нагруженная ранцем и мешком со сменкой, ноги по снежному месиву еле передвигаю, а сама представляю, что я усталая лошадка с поклажкой, бегущая к дому 
